«Живут же люди… Ходят в театры… Библиотеки…»

Человек с бульвара Капуцинов (1987)

 

«Синема, синема, си-не-ма! От тебя мы без ума…» - спел много лет назад навсегда живой герой Андрея Миронова в фильме, который для нас, книжных детей восьмидесятых стал доступен много позже выхода его на широкий экран, поскольку неведомой логикой Госкино был помещен в категорию «от 16». Но дело не в возрастных ограничениях, и даже не в противоборстве парадигм киноискусства, олицетворенных мистером Фёстом и мистером Сэкондом. Дело в феномене, отдельно значимом именно для уже помянутых «книжных детей».

Я помню это ощущение с детства. Умей я тогдашний говорить, как я нынешний, назвал бы его модным словом сатори, и это было бы неправдой. Прикосновением к настоящему чуду ¬– вот это ближе, потому что оживал мир, уже увиденный, придуманный, сыгранный с друзьями. Чудом становилось совпадение, узнавание. Кино становилось пятым измерением книги. Наоборот – реже, но случалось и так.

Чудо закончилось «Белым бимом», на который нас, октябрят, повели на исходе первого года генсекства Юрия Михайловича. По стечению обстоятельств, меня за успехи на чтецком поприще почти день в день премировали книгой Троепольского. Двойной удар по психике вышел такой, что ни перечитывать, ни пересматривать это замечательное произведение я и по сей день не готов. Эмоцию помню. Остро. Точно. Седую декоративную полынь у памятника Ленину ещё.

Потом (много потом) очарование вернулось, причем на каком-то идеологизированном проходняке, а вот с книжных «Трех мушкетеров» забрезжило понимание, что кино не всемогуще. Ни русское, ни классическое французское не дали мне должной сатисфакции. А вот «Узник замка Иф», несмотря на многажды большую компактность сюжета не оказался мельче «Графа Монте-Кристо». Но тут дело в личностях. «Узника» безусловно сделал Авилов, сыгравший постаревшего графа.

Если брать еще примеры на ту же тему: глубина прочтения Олегом Борисовым образа Джона Сильвера в советском четырехсерийнике безоговорочно важнее для меня Стивенсоновского исходника. Жаль только, что единой пиратско-мушкетерско-путешественнической романтикой сыт не будешь. Подростковый возраст рано или поздно начинает требовать чувственного опыта и другого кино. Кино по книгам, учившим любви, одиночеству (не тому, которое «ты царь – живи один», а воспринимаемому как необходимость, онтологическому, если угодно), опыту сложных, пронзительных, цепляющих за самое здесь, эмоций.

Не могу не отметить, что в те года, когда это было особенно важно, узнать о новом фильме что-то кроме названия и сухонькой аннотации было малореально. Ни разу в жизни не довелось мне увидеть подростка, штудирующего какой-нибудь «Советский экран». И шли мы, тратя свои кровные двадцать копеек, либо на название, вроде «Легенды синих гор» (на поверку оказавшейся довольно слабой в сюжетном плане мелодрамой) или «Смерть на взлете» (драма о советском карьеристе, в итоге, разбивающемся насмерть на личном авто), либо на экранизации знакомого читанного. И это была пора разочарований. Начиная с черно-бело раскрашенных «Алых парусов» и идеологически лишенной любовной истории ленты «Будьте готовы ваше высочество», где очень мало осталось от сентиментальной прозы Кассиля.

Впрочем, Льву Абрамовичу, я считаю, повезло с экранизациями немного больше чем автору «Парусов». Из оставивших след в сердце фильмов по Грину я помню теперь только каменный шар, вращающийся в воздухе без видимой опоры в последних кадрах «Блистающего мира», песню про дорогу никуда из телефильма «Человек из страны Грин» и дикую обиду на режиссера Александра Муратова, представившего на экран «Золотую цепь» (1986). Не знаю, какими соображениями руководствовался этот деятель кино, обрезая овечьими ножницами лирическую линию, превращая драму судьбы мечтателя в банальную дележку золота с участием персонажей, которые у Грина никогда бы не опустились до этого. В принципе не могли бы опуститься.

В фильме Дюрок и Эстамп гибнут, пытаясь заполучить сокровище. В книге это собирательный образ старшего друга, проводника, советчика главного героя (такой герой или герои есть в каждом крупном тексте Грина). Ну, да бог судья режиссеру. Не он первый, не он последний решил обрадовать зрителя демонстрацией того, «как все было на самом деле». Зато «Бегущая по волнам» по сценарию и с песнями Галича никаких нареканий не вызывает. Вот только посмотрел я ее поздно.

В течение дальнейшей жизни мне многажды, если не сказать с завидным постоянством продолжали попадаться экранизации, оставляющие желать более лучшего и точного. Это и советско-немецкое «Трудно быть богом» (о позднейшей Германовской версии имеет смысл поговорить отдельно), и беспомощный американский «Солярис».

«Гадкие лебеди» Константина Лопушанского, от которого не ждалось плохого, памятуя и его работу с Тарковским, и очень значимый для меня фильм «Письма мертвого человека», привели меня сначала в недоумение (а фильм ждали несколько лет). Потом забрезжило, что режиссер просто решил рассказать другую часть истории, перенес фокус с трагедии рефлексирующей личности из поколения «отцов», на проблему ксенофобии этого же поколения по отношению к «не таким» детям. Надо ли было это делать… не знаю, может и надо, ведь не захотелось (не получилось) тому же Тарковскому снимать вполне кинематографичный «Пикник на обочине». А «Сталкер» получился.

Еще одна удивительная, на мой взгляд, кинонеудача - фильм Жан-Жака Анно «Имя Розы». Вот уж более кинематографичного литературного произведения мир, казалось, не знал. Известно же, что Умберто Эко при написании книги моделировал и время, и пространство текста. Например, любой диалог был отхронометрирован согласно обстоятельствам, при которых он происходил (подробнее об этом можно найти в авторских комментариях к произведению). А фильм, несмотря даже на звездный актерский состав «не выстрелил». И это грустно.

Настолько, что новейшие попытки экранизации чего бы то ни было я даю себе зарок не смотреть. И, конечно, нарушаю обещание. Потому что в лучшее верится, сколько бы реальность нас не обламывала, а кино, что бы мы, писатели о нем не думали, остается одним из важнейших искусств.